Деньги есть, снимем хату, найму няньку – молоденькую! Будет нянчить и ее, и меня.
— Ну, что делать будем, лягушка? – спросил я, забирая у малышки платочек, потому как она по большому счету не вытирала кровь, а размазывала по лицу. Но все равно – было приятно.
В ответ она только пожала плечиками, широко разведя руки в стороны. Затем что-то вспомнив – повернулась ко мне спиной, наклонилась задрав подол грязного сарафанчика, и пальчиком указала на нижнюю часть спины, затем выпрямившись и повернувшись, скривилась и почесала пятую точку ладонью.
— Да-а… и чего от этих баб еще ждать. Я ее от вон какого чудища спас, а она вместо благодарности мне ж . . . у показывает. Что сердешная… болит? – она интенсивно закивала головой и вновь скорчив гримасу принялась чесаться. – Твое счастье… а то за такие вот подгоны (я кивнул в сторону паука), болело бы куда сильнее. А вообще запомни: если ты утром проснулась и тебя ничего не болит – значит ты умерла. Поняла?
Она вновь интенсивно закивала головой, и опять повернулась и нагнувшись стала задирать подол сарафана.
— Да хватит мне задницу показывать! – рявкнул я, да так что малая аж подпрыгнула, при этом выронив куклу и хватаясь за зад, еще и мордаху жалобно искривила, будто вот-вот разрыдается. – Понял я, понял, что болит. Сейчас закончим здесь и пойдем искать врача, пусть сделает там тебе какие-нибудь припарки, или скипидаром смажет. Ты мне лучше скажи – а с твоей куклой все нормально?
Девчонка, забыв про зад наклонилась за игрушкой, и подняв принялась осматривать со всех сторон. Оглянув, и не найдя по ее мнению ничего странного, посмотрела на меня, а что мол не так.
— Да ты глянь на ней же лица нет. – что было чистой правдой, так как после недавних похождений краска полностью стерлась с мешковины. – А теперь приложи ее к ушку, послушай бьётся ли еще ее сердечко… что? Ничего не слышишь, тогда должен тебе сообщить неприятное известие… Пяточка. Твоя кукла по ходу – померла!
Малышка выпучила на меня глаза, потом взглянула на куклу в руке, снова на меня… и разревелась. Да так горько и печально, баюкая свою тряпочку на руках и прижимая к груди, что мне на минутку самому стало жаль покойную, хоть и знал ее каких-то два дня.
— Поплачь, поплачь Пяточка…к сожалению все мы смертны. Вон паучок сдох, будь он не ладен, теперь пришел черед твоей тряпочки… то есть, куклы. Как ее, кстати, звали? Никак…просто кукла. Видишь бедняга даже имени не имела, так давай похороним хоть ее по-людски.
Похороны состоялись тут же, и здесь же. Мы просто зарыли тряпочку возле стенки и Пяточка затыкала в холмик палочку. Постояли, помолчали…слышу малая дергает меня за штанину и показывает пальчиком на могилку, а затем на рот. Вот чудная, хочет, чтоб последнее слово сказал, откуда только знает про такую традицию…но делать нечего, чтоб избавится без лишней "крови" от этого рванья, на что только не пойдешь.
— Хочу сказать пару слов об усопшей. Жизнь ее была недолгой, но яркой. Она была хорошей тряпочкой и другом. Пусть дух ее покоиться с миром. Мы всегда будем помнить тебя… Аминь!
Как только я начал говорить, малышка мило сложила ладошки вместе перед собой и опустила головку в скорби. Ну концерт. Затем на последних словах снова пустила слезу и бросилась обнимать мою ногу.
— Ну все, пошли сердешная, а то еще заупокойную захочешь, чтобы спеть по твоей, этой…
А у нас осталось еще одно, незаконченное дело. Если я хочу оставить девчонку у себя, а я по ходу дела решился на такой безумный поступок, хотя возможно впоследствии и пожалею о таком своем решении – но как говориться: будем решать проблемы по мере поступления. Так вот – если и оставлять малую, то надо сжечь за ней все мосты, в прямом смысле этого слова. Чтоб в будущем никто не смог связать ее особу с пауком – людоедом. К тому же еще неизвестно, одна ли особь здесь обитала или в глубинах здания, где — нибудь в подвалах, которые наверняка имеются, напрасно дожидается папеньки— его выводок. Оставлять все просто так я не намерен, если самому не удастся организовать сюда рейд, то кого-нибудь "сосватаю" обязательно. Я не великий человеколюб – но жрать людей, всяческим тварям – не позволю! А если здесь начнут шастать посторонние, то рано или поздно кому-то, слишком умному или через чур дотошному может всякое прийти в голову. Так зачем им давать лишний повод— поумничать. Меньше знаешь – крепче спишь. Поэтому:
— Пяточка! У тебя случайно спичек не найдется?
Малышка тут же деловито зашарила в своем кармашке. Да ну нафиг! У нее и спички оказывается имелись. Что там еще можно найти – гранатомет?
Выходили мы из здания под густыми клубами дыма. Но перед тем, как выйти, малая вдруг выпустила мою руку и побежала в сторону мертвого чудовища. Подбежав, со всей силы пнула того в бок лаковым сандаликом и потопала обратно. Ну и ну, вот показушница…вся в меня!
Мы вышли на солнышко, я, прищурившись взглянул вверх, потом на девчонку – она на меня.
— Когда посетим целителя, надо будет срочно что-то делать с твоей башкой, и выбросить к чертям этот платок, а еще лучше сжечь его, спички ведь всегда найдутся. Потому как ты, и так не красавица… но в нем, вообще – пугало огородное!
Она тут же заулыбалась мне, щербатым ртом.
— Фу! И улыбка у тебя стремная!
— Кто это, ее, так? – с осуждением в голосе промолвил седой эскулап, закончив с основными процедурами и наложив на опухшую и посиневшую попку ватно— марлевую повязку, пропитанную какой-то вонючей дрянью, и сейчас надевая на Пяточку некое подобие памперса, для фиксации повязки.
К системным целителям я не попал, потому как выйдя из восточного квартала в более респектабельный район, сразу же наткнулся на некое лечебное заведение, толи больницу толи поликлинику. В общем перед входом висела вывеска с синей звездочкой и гадюкой с чашей, ну и надпись на все том же английском – "Clinic". Чем не медицинское учреждение.
Зайдя внутрь, обнаружил старую добрую регистратуру, с пожилой медсестрой в белом халате за окошком. Та подозрительно оглядела нас с ног до головы, поинтересовалась состоим ли мы на учете и что нам нужно. Я сказал, что не состоим, и нам нужен полный медосмотр.
Хорошо, что все обошлось лишь предосудительным взглядом. Если бы она увидала нас обоих сразу после расправы над пауком, то наверное бы прогнала. Но тут нам повезло!.. Дело в том, что перед тем, как попасть в данное медучреждение, в одно из старых двориков восточного квартала, я обнаружил бочку с дождевой водой, у которой сделали небольшой привал. Там я, брызгаясь и фыркая, хорошенько вымылся по пояс, почистил штаны, и превратился в более— менее благопристойного, полуодетого гражданина. Потом принялся за Пяточку. Тут дела обстояли хуже. Белоснежный платок на ее голове, превратился в серо-грязную материю, но его я пока не решился трогать —вдруг сниму, а оттуда на меня нападут полудохлые блохи в последней предсмертной атаке, лучше пусть так остается. Бледно-розовая рубашечка оказалась порванной на локтях и донельзя замызганной в саже, как и колготки— они тут же улетели в мусор, как неподдающееся восстановлению — рванье. С платьем нам повезло больше…возле мусорного бака нашли пакет с выброшенными старыми вещами. Порывшись в нем, мы и обнаружили темно-синее клетчатое, детское платье с рукавами – то, что надо! Правда оказалось на два размера великовато – но в талии я стянул пояском, а рукава просто-напросто закатал, а то, что было немного длинновато и на фоне тоненьких ножек выглядело несуразно – ерунда! Зато скрывало побитые коленки. Оно с триумфом заменило старый сарафан, который улетел в мусор вслед за колготками, правда триумф оказался с ложкой дегтя, в виде дырки на боку платья, и привередливая мадам Пяточка, до этого ходившая неведомо какое время в вонючем загаженном рванье, минут пять шаталась за мной и хныкала, демонстрируя дырку. А когда я сказал, что пусть так и будет потому как ниток и иголки у нас нет, та радостно подпрыгнула, и нырнув ручкой в передний кармашек платья, пошарила там и явила на свет маленький клубочек синих ниток с иголкой. Я сначала оторопел, а затем самолично полез в странный кармашек чтоб проверить, а что там есть еще. Пока я шарился пытаясь нащупать хоть какой-то предмет, малышка терпеливо ждала и лыбилась мне во все три зуба. Так ничего и не найдя, я спросил напрямик:
— Ты откуда нитки взяла? И куда делись спички?
А она тычет мне клубок и крутит боком, указывая на дырку, при этом не переставая лыбится. Издевается! Ну я плюнул, и сказал, что раз такая умная то пусть сама себе и зашивает платье. Она – не найдя во мне поддержки и понимания, самолично принялась за дело. Пару минут тыкала ниткой в иголку, изо всех сил стараясь попасть, да так что аж язык высунула, а когда наконец попала, то выронила клубок, а он, упав еще и покатился. Пока ловила, потеряла иголку. Следуя по нитке, валявшуюся в траве иголку, удалось-таки отыскать, но так как распутавшуюся нитку хватала кое как, то в конце в ней же и запуталась с ног до головы. А так как терпения чтоб аккуратно освободится от пут уже не хватило, то начала злится и рычать, стараясь разорвать нити, те же оказавшись на удивление крепкими, ну или просто изголодавшейся девчонке просто не хватало сил, никак не поддавались и она в конец разуверившись, скривила мордаху, захныкала и от безысходности бухнулась на пятую точку. Но видимо забыла, что та повреждена, потому как внезапно подскочила, хватаясь за зад, и от отчаяния громко заревела. Вот так громко ревя, протянула вперед опутанные нитями ручки, и побрела в мою сторону в поиске прощения и пощады.
Я от души поржав над нескладной малышкой, не забыв при этом, записать видос – смилостивился и присев принялся освобождать свое несчастье от незыблемых пут. Потом выбросив спутавшиеся нитки, по новой заселив иголку, завернул подол платья, принялся аккуратно зашивать порванное место. За две минуты все было готово (от чего так быстро? Все благодаря бабушке, по материнской линии, у которой меня в детстве оставляли на все летние каникулы, она жила одна и умела практически все! А еще у нее был – бзик, по поводу самостоятельности, мол в жизни все надо уметь делать самому, ведь не знаешь, что, когда пригодиться).