Спектакль

РОСІЙСЬКОЮ МОВОЮ

На жаль, УкрЛіб не знайшов цей роман українською мовою, тимчасово публікуємо россійською.

СПЕКТАКЛЬ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Внезапное исчезновение с литературного горизонта творчески активного писателя Ярослава Петруни породило множество разговоров и догадок. Судачили и о несчастном случае, и о глубоком творческом кризисе, и об эпохальном произведении, которое вроде бы, уйдя от окололитературной и житейской суеты, завершает прозаик. Знаю нескольких литераторов, которые утверждают, будто встречали живого и здорового Петруню то в тюменской глубинке на нефтепромыслах, то в группе энтузиастов, задавшихся целью пешком пересечь пустыню в Средней Азии, то на рыболовном сейнере на Балтике, где он трудится простым матросом, изучая таким образом жизнь. Однако слишком уж широкая география этих встреч не могла убедить в достоверности сведений ни семью писателя, ни меня, его земляка-односельчанина и в какой-то степени друга. Лично мне, когда я приезжаю в наше родное село Пакуль, чуть не в каждом шустром сельском мальчишке с пытливыми глазенками видится Ярослав Петруня, — но что из того?

Надеюсь, пройдет время — и тайна будет разгадана, по крайней мере, ни жена, ни сын писателя, ни я не теряем надежды. А может, разгадка тайны действительно в тех лобастых мальчишках с пытливыми глазами, которые вырастут и завершат то, что мы по тем или иным причинам не доделали? Без надежды на грядущие поколения, как бы ее ни ревизовали интеллигентствующие скептики, жить нельзя, и я живу этой надеждой, как жил в свои последние дни перед внезапным исчезновением Ярослав Петруня.

Пока же для приближения разгадки тайны могу сделать единственное — на правах человека, который по поручению жены писателя попытался навести порядок в его бумагах, предложить читателю неизвестное, почти завершенное произведение Ярослава Петруни "Спектакль", главным героем которого является сам писатель. Почти — потому что роман представляет собой три самостоятельных книги-исповеди, из которых разве что последнюю можно считать более-менее законченной. Две первые книги романа — это лишь, как говорят певцы, проба голоса, но голоса во многом нового и неожиданного для Ярослава Петруни. Голос писателя в этих литературных пробах крепнет, становится громче и вдруг — обрывается на полуноте. Чтобы в следующей книге — все снова, но уже в иной душевной и литературной тональности.

Впрочем, в тонкостях этих пусть разбираются критики, это — их хлеб, а в мои обязанности, обыкновенного служащего, входило: разыскать в архиве писателя три толстые тетрадки, исписанные рукой Ярослава, его нервным, стремительным почерком, отдать роман в перепечатку, вычитать и отнести в издательство. Я не позволил себе выправить в рукописи ни единого слова, даже на тех страницах, где Ярослав Петруня выводит одним из героев романа меня, Василя Самуту, и рисует не совсем правдивым и порой не очень привлекательным мой образ. Будем честными перед собой, а современники и потомки все поймут правильно. О эта наша извечная вера в разум человеческий и интерес к нам потомков!..

Однако — ею живем.

Василь Самута

Книга первая

КРИК

Глава остросюжетная

ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКИЙ РОМАН

Я похож на самолет, разваливающийся в воздухе. Вот отвалилось одно крыло, второе, переломился фюзеляж, и из разлома, как зернышки из треснувшей маковки, посыпались люди, умирая от страха еще в воздухе, а то, что осталось от самолета, еще летит по инерции, вычерчивая след на экранах радаров, и, если бы не раздался в наушниках панический крик молоденького штурмана, на земле и не знали бы о катастрофе. Я — падающий самолет. Я — смертельно раненный зверь, но я еще оставляю цепочку следов на снегу, меня еще можно вести стеклянным глазом фоторужья, я такой красивый, такой величественный на фоне заснеженного леса, что еще прошусь в кадр, но уже в следующий миг упаду под куст и сдохну. Я — дерево, внутри сплошь трухлявое, но я еще возвышаюсь над лесом, как царь деревьев, хотя по верхушкам берез и дубов уже катится степной ветер, который повергнет меня к ногам мелких осин, и короеды уже пируют во мне.

Я — тот, кого уже нет, хотя все думают, что он есть.

И я пишу приключенческий роман. О самом себе. И о следователе Самуте, которого я выдумал, чтобы его глазами взглянуть на крутую параболу своей жизни. Актеру нужен зритель. Я — актер. На сцене жизни.

Итак, приключенческий роман.

В полночь в квартире следователя Василя Самуты (я сделаю его уроженцем Пакуля, своим бывшим одноклассником) тревожно зазвонил телефон. Начало, конечно, банальное. Литературный штамп. Но я давно уже весь в литературных штампах, в словесных красивостях, в словесной шелухе. Шелуха сыплется из-под моего пера. Разучился писать. А может, никогда и не умел. Нет, все же умел — эти незабываемые утра во Мрине, лихорадка работы, когда слово, живое слово, рождалось в моей душе…

Так вот — телефонный звонок в полночь.

— Самута слушает.

Подчеркнуть профессиональную деловитость и сдержанность в голосе.

С годами я все больше люблю детективы. Часы забвения. Кажешься себе молодым, здоровым смельчаком, а не автоматом, штампующим мертвые слова…

Нужная деталь.

Следователю позвонит моя Ксеня. Из нашей спальни, в голубом, отороченном кружевом пеньюаре, пеньюар я привез в прошлом году из Канады, а может, в японском кимоно или в халате из китайского шелка. Жена писателя, широко известного в кругу семьи и даже за ее пределами: меня читают редактор и корректоры, а также несколько друзей, которых я тоже читаю и хвалю…

Будьте взаимно вежливы.

Ты похвалишь сегодня, завтра похвалят тебя, и всем будет хорошо. Живешь сам — дай жить другому.

Голос Ксени — взволнованный. Синонимический ряд по словарю: испуганный, встревоженный, возбужденный. В ее голосе — неподдельная тревога, Ксеня прижилась подле меня. Как кошечка. Год за годом, десять лет, уже скоро двадцать. Она уверена, что так будет всегда. Машина, дача, заграничные поездки, в доме — ковры и хрусталь, польская дубленка и французское деми-пальто, и можно не особенно торговаться, когда приходишь на Бессарабский рынок.

У нее единственная финансовая забота — вовремя снять деньги с книжки. Счет в сберкассе — колодец. Моя обязанность — следить, чтобы он не пересох. Чтобы однажды утром контролер не сказала моей Ксене: "Извините, но на вашем счету — только рубль". Мировая катастрофа. "У нас что — нет денег?" — спросит с крайним удивлением. Всегда были. Мама-киска, говорил сын, когда был маленьким. Киска любит тепло. Пригреется под бочком и мурлычет. И вдруг на киску повеяло холодом.

— Это Ксеня. Извини, Васенька, что разбудила, но я волнуюсь. Ярослав должен был приехать еще утром, уже полночь, а его нет. Я места себе не нахожу…

Ярослав — это я, настоящий, невыдуманный. Ярослав Петруня, писатель. Фамилия не звучит, правда? В Тереховке я придумал себе псевдоним: Приднепровский. И подписывал так первые свои заметушки в районной газете — о силосовании кукурузы и засиженных мухами витринах магазинов. В редакции подшучивали, что подпись длиннее моих заметок. Но потом я вновь стал Петруней. Потому что никто в Пакуле не догадался бы, что Приднепровский — это я, замухрышка в домотканых штанах, который пас свинью на выгоне за селом.

— Не волнуйся, Ксеня, может, он остался еще на один спектакль, руководство театра очень просило. — Самута будет успокаивать мою жену, а сам думать о Маргарите, с которой мы как раз допивали мускатное шампанское, когда он вошел в номер попрощаться.

— Я звонила в гостиницу, он рассчитался и выехал рано утром.

— Да-да, теперь я вспомнил, он порывался заехать в Пакуль. И меня приглашал, но я спешил в Киев, к сожалению, в служебные обязанности следователя не входит сопровождать известного писателя по местам его детства. А если он заехал в Пакуль, вырваться оттуда, как ты понимаешь, Ярославу не так просто, знаменитость, народ знает и чтит прославленных земляков. Это я могу проведать стариков тихо и скромно…

— Ярослав обязательно позвонил бы, что задерживается, не на краю света ваш Пакуль. Он всегда звонит, когда задерживается.

Это правда. Я всегда звоню, когда задерживаюсь. Даже если задерживаюсь у любовницы. Я могу звонить Ксене, держа на коленях женщину, и голос мой не дрогнет. Я — великий актер.

— Знаешь, я свяжусь сейчас с председателем пакульского колхоза. Поздновато, правда, но извинюсь.

— И сразу же перезвони мне. Я буду ждать.

— Договорились.

Но сперва Самута позвонит в морг и в милицию. Следователь есть следователь. К счастью, тела моего в морге не окажется. А в милиции скажут, что на мринском шоссе аварии в последние три дня не регистрировались. И уже тогда Самута наберет номер председателя пакульского колхоза.

— Самута? Это который во главе общественного порядка и народного добра? Ну-ну. А я сейчас и во сне об удобрениях и силосе думаю, такая специфика работы, так что не больно извиняйся за поздний звонок. Видел нашего Петруню, видел. "Здесь где-то детство я оставил…" — пошутил председатель.

Это у нашего Петруни виршик такой был: "А где — ищу и не найду…" По выгону, где свинью хлопцем пас, долго вышагивал, ровно аист. Мы еще поговорили о том о сем, какой-то он был взъерошенный, стал вдруг исповедоваться мне, как батюшке… Наверное, у мачехи ночует. Хочу, говорит, к тебе в колхоз. Ну, я посмеялся, еще, говорю, нет у нас такой должности — писатель… Может, и доживем когда-нибудь, чтобы каждому колхозу — по писателю. А пока кому что на веку написано: одному в поле пахать, другому — на бумаге. И то и другое — дело трудное, если не для аплодисментов в президиуме, а по-настоящему…

Самута перезвонит моей Ксене и скажет ей подчеркнуто бодро:

— Не волнуйся и спи спокойно, твой гений — в Пакуле, ночует под родной стрехой. Уверен, что утром он явится пред твои ясные очи. Словом, не бери дурного в голову. И пусть позвонит мне, когда выйдет на домашнюю орбиту.

Но утром следователю позвоню не я, а председатель колхоза из Пакуля. И в голосе его будет тревога:

— Не разбудил? Да разве ж я знаю, когда интеллигенция изволит просыпаться? Это мы, темные, спозаранку на ногах. Тут такая оказия. Поехал я с рассветом в поле, к трактористам, ребята у нас хорошие, однако проверять надо.