Надо что-то делать. Я его очень, очень люблю, — я замерла в ожидании реакции сестры. Она несколько секунд молчала, а потом просто сожалеющие протянула:
— Н-да...
— Посоветуй, что делать! Ведь надо что-то делать. Я люблю его! Да банально, да! Я не могу больше...
Я видела в темноте комнаты, как сестра встала с кровати, подошла к столику и зажгла свет. Он больно резал мне глаза, я недовольно прикрыла их рукой, но потом незаметно привыкла. Мне отчетливо запомнились удивленное лицо Оли, она просто недоумевала. Да, действительно, наверное, ей сложно было понять меня. У нее был парень, они вроде как любили друг друга, были вместе... На секунду я засомневалась, поймет ли она меня, поможет ли. Необыкновенная волна страха окатила мою спину, по ней поползли холодные мурашки. Оля единственный человек, к которому я могла обратиться со своей болью. Если она не поможет, то кто?!
-Как ты можешь его любить, если он с тобой так поступил? Выкинь его из головы! Он же — подонок!
-Не могу! — опершись на стенку, досадовала я. — Пробовала... Не могу его забыть....
-Слушай, давай мы ему письмо напишем! — после некоторого молчания предложила Оля.
-Давай... — дрожа от возбуждения, согласилась я, и на бумагу под диктовку Оли полились такие строки:
"Здравствуйте, Юрий Дмитриевич!
Мое письмо к вам не просто так и, может быть, вы посчитаете его глупым, но я надеюсь, все же, что вы его прочитаете. На самом деле, было нелегко решиться его написать. Вы меня уже, наверное, не помните, а я вас так даже очень хорошо. Конечно, вы не помните ваших подпрыгиваний на мотыке в "АК" (мы долго спорили с Олей на счет этой строчки, все же она меня уговорила, что ее просто необходимо написать) Ну, для чего тянуть? Вы мне нравитесь и даже очень, и можно так сказать, я вас даже люблю. (Тут пошла совершеннейшая чушь, выдумка, фантазия Оли). И люблю уже очень давно. Я хожу на все ваши спектакли, они мне так нравятся! Только вы не подумайте, что люблю вас за то, что вы — режиссер. Просто писать, что люблю вас, как мужчину, мне как-то неловко, еще не поймете. А вообще я вас жутко стесняюсь, вы — такой серьезный и строгий. Я часто встречала вас в театре, в клубе "АК", но подойти не осмеливалась, потому что взгляд у вас... Ну, мурашки по коже бегают! (и это правда, а не дешевая фраза!) В тот вечер (празднования трехлетия "АК") я выпила немножко, и тут я увидела вас, вы сидели и слушали, как поет Леша Горбушин. У меня сердце так и забилось, а тут еще сестра (она знает о моей слабости), говорит: "Ну, что же ты? Давай!" А рядом с вами свободный стульчик был. Ну, я и подсела. Вы так сразу заулыбались радушно! Если бы вы знали, как я обрадовалась тогда. Мы познакомились, но на самом деле, были знакомы раньше, просто вы меня, наверное, забыли (в каком-то кафе нас представил Леша). Но так, как вы думали, что я вас не знаю, то начали мне гнать какую-то пургу, что учились в КИСИ и все такое. Я, конечно, понимаю знаменитым быть тяжело. А потом мы пошли с вами танцевать..."
Дальше шла подобная пурга в этом же роде. Мы писали, писали и смеялись, просто заливались смехом... Это было похоже на большой прикол, но никак не на любовное признание, его просто не возможно было серьёзно воспринимать. Да, я и сама иначе об этом не думала. Вообще в тот момент, когда мы писали наше послание, было жутко весело, дрожь пробирала мое тело от возбуждения, от того, что это все будет читать Юра! Хотя я совсем не хотела относить это письмо! Хотелось, чтобы каким-то чудом он все сам узнал, только не через меня! И как хотелось, ему досадить, напомнить о себе!
На следующий день мы все-таки отвезли это письмо в театр и оставили его на проходной с большой надписью зеленым маркером "Юрию Кацнальбогену". Я упиралась, протестовала, спорила с Олей! Но дело было сделано. И я бы отдала душу дьяволу, только лишь бы увидеть, как Юра читал весь бред и узнать, что думал...
Жуткая смерть
VI
Я продолжала жить в этом полу бредовом состоянии влюбленности. Абсолютно ничего не менялось, а время бесшумно пролетало. Я не видела Юры с последней встречи ни разу, но мысленно он всегда был со мной. Я устала от него, но так же безумно нуждалась в нем, точнее — в его невидимом присутствии. Порой я его начинала ненавидеть. Пару раз даже чуть не поссорилась с Олей из-за того, что она посоветовала мне написать это дурацкое, нелепое письмо. О, как я сожалела, что написала его и что отнесла его, и главное — Юра его прочел. Ну, теперь все, между нами точно ничего уже не может быть. Да, я со стыда сгорю, когда увижу его глаза после этой сумасшедшей выходки! Так я жила в крайнем душевном дискомфорте, с постоянными муками, сомнениями, переживаниями. Но это все было сущими пустяками по сравнению с той жуткой катастрофой, которая случилась весной...
Мы были на даче. После тяжелого трудового дня (мы сажали картошку) я включила в машине радио, расслабилась, слушая музыку. Внезапно подошла Оля.
-Слушай, тут мама сказала, что надо сходить за молоком! (Мы покупали у селян молоко, и каждый вечер пребывания на даче я с Олей по очереди ходили за ним). Ты пойдешь, поняла?
Я сильно устала за целый день и была крайне раздражена. Этот неприятный тон сестры мне жутко не понравился, я неожиданно для самой себя вспыхнула, разозлилась и громко закричала:
-Ты пойдешь! Почему я? Сколько можно на мне ездить? А?
-Что значит ездить? Ты в своем уме! Ты меня достлала! — точно так же громко закричала Оля.
Мое лицо исказила злоба:
-Ты... Ты... — шипела я. — А кто в последний раз ходил? Ведь я! Так, что, ты должна идти! И пойдешь! Ты, блядь...
-Ты, что дура? Чего матюкаешься, вон папа стоит! — рукой показывала мне Оля в окно и крутила пальцем возле виска. — Истеричка, с тобой, вообще лучше не разговаривать! У тебя с нервами не все в порядке!
Я немного притихла, но мое негодование и злость выплескивались через край. Я ненавидела ее в эту минуту люто. Готова была даже убить! Как это так? Ведь это же не честно! Ведь я же ходила в прошлый раз! Так чего она пристает? Иногда такие минуты случаются. Случаются даже между двумя самыми близкими и родными людьми. Мы с Олей тому не исключение.
-Чего ты от меня хочешь? А? — через несколько минут вопила я. — Когда ты меня просишь, я тебя слушаю. Но подожди, ты только ко мне обратишься, и я тебе... такое устрою! Чтоб ты сдохла! — крикнула я в конце. Но это было неосознанно, и сказано просто так... на ветер.
Оля надулась, ушла. Я видела, как за забором мелькнула ее голубая куртка с красной сумкой на плече. Я отчетливо это видела, хотя уже серело. Воздух становился мутновато-черным, опускалась ночь... Сизый туман заволакивал свежевспаханную землю. Он простирался длинным облаком по полю, сырость и мрак исходили от него. Но я видела ее голубую куртку за просвечивающей сеткой. О, боже! Как я жестока, как не права, похоже нервы сдают... Я громко включила радио, чтобы подальше отогнать неприятные размышления.
Из радиоприемника полились знакомые аккорды. "О! "Агата" — радостно подумала я. Неповторимый голос Глеба Самойлова, любимая мелодия. Я тихо запела вместе с ним:
Убитая любовь...
В театре мертвецов...
На улице с каждой минутой становилось темнее и темнее, но еще были видны высокие, черные силуэты деревьев-великанов вдалеке. Они грозно возвышались и без конца раскачивали в разные стороны длинными прутьями-ветками, словно необъятных размеров паук шевелил щупальцами. Я смотрела на эти ветки, как завороженная.
-А Оля еще не пришла? — проходя мимо машины, спросила мама. — Уже поздно! Пора бы ей вернуться...
-Не знаю... — растерянно ответила я и продолжала беззаботно слушать музыку.
Неожиданно раздался нечеловеческий крик! "А-а-а-у! Помогите-те-те!" Такой громкий и пронзительный, он оглушил меня. Ошарашил. Он ворвался в машину, моментально перекрыл музыку... Мне стало страшно, больно... Сердце подпрыгнуло и заныло. Я с болью узнала звук этого голоса...
-Что случилось? — выпрыгнув с машины, спросила я у мамы.
Мама была перепугана не меньше моего. Крик повторился, еще и еще. Он стал громче, потом затих, словно его и не было.
-Это Оля! Боже!
Мы все втроем ринулись на крик. Уже не помню как, в одних тапках, я очутилась на мокрой, сырой дороге. Нервно оглядываясь по сторонам, я искала то место, откуда он мог идти. Темнота выплюнула серый силуэт папы, он так же растерянно глядел по сторонам. Мама плакала и без конца звала Олю. А мне виделось в темноте ее перепуганное лицо, с ней что-то случилось! Я это знала, мое сердце противно ныло: "Она умерла..." А может, нет. Только кажется, просто мы очень перепуганы. Ведь не может небо быть таким жестоким! За что? Она же так молода...
Мы нашли тело Оли с перерезанным горлом далеко в поле... Какой-то глупый, совершенно нелепый случай... Через три дня словили убийцу. Ее убил пьяный сумасшедший. Просто так. Все не могу! Я рыдаю от этих воспоминаний. Он сейчас живой, в психушке...
И теперь я слишком хорошо знаю, каким бывает беспощадным серое, весенние небо, какой безнадежно черной свежевспаханная земля, каким горьким воздух и каким бесконечно пустым этот мир! А на душе — невыразимый немой крик. Господи, крик! Если бы ты знал, сколько раз по ночам он мне снился! Казалось, он разрывает мне грудь, но сама я кричать не могла. Мне все чудилось, что эта жуткая смерть случилась из-за меня. Я, я должна была быть на ее месте!!! Судьба-то какая у меня! Господи, ведь я крикнула ей "Чтоб ты сдохла!" Мы с ней поссорились! Как такое могло случиться?! Какой-то невероятный, сумасшедший кошмар!
Как сейчас помню это слезоточивое, дождливое весеннее утро, когда к нам прибежал селянин в большой черной кепке и, задыхаясь, прокричал:
-Там... Там тело...Это! Это...
Это была она. О Господи...
Минута отчаянья
VII
С тех пор, как умерла Оля, меня начали преследовать неприятности. Моя жизнь превратилась в настоящий кошмар. У меня было такое ощущение, что я иду по этой жизни, как по выжженному черному полю, вокруг никого, только прогорклый воздух.