Ну, как в жизни. Но в тоже время все такое ненастоящие... Как воспоминания о чем-то неприятном. Со временем они кажутся не такими уж неприятными, а даже нелепо смешными.
А еще музыка была прикольная. Юра сюда даже одну из песенок репера Эминема вплел. "I'm Slim Shady... Please stand up, please stand up, please stand up" YES! Это было круто! Я сразу просекла, что он к нему не равнодушен!
После спектакля у меня было особое чувство, восторженное, казалось, что я все могу... Оно возникает тогда, когда видишь что-то талантливое и красивое!
"Я его больше никогда не увижу! Так, что теперь мне все равно! У него, действительно, талант... Так нас бросил! Трус!" — путались рваные мысли в голове, когда мы ехали в метро, возвращаясь домой. За окном мерцал красивый, светящийся миллионами огней, Киев. И мне показалась, что жизнь не такая уж отвратная штука.
Дежавю
ІV
Уже прошло больше трех недель, с тех пор, как я записала интервью с Горбушиным. Оно давно было написано, сто раз вычитано, только в печать. Но отвезти в редакцию его я никак не могла. Дело в том, что Горбушин уехал в Москву, а без его священного согласия просто никуда! Во-первых, я пообещала, а во-вторых, был у меня уже печальный опыт с материалом, который пошел в печать без согласия интервьюированной особы. Ох, и получила же я тогда! Просто по самое некуда! Это было интервью с Сашей Ленем, нашим молодым киевским атером. Но об этом чуть позже.
Я достала жену Горбушина своими бесконечными звонками. Наконец, мы решили, как только он приедет в Киев, то непременно перезвонит мне сам. Я терпеливо ждала...
И Горбушин позвонил, наконец.
-Ну что там, Каролина? — оглушил меня его мощный бас.
— Материал готов. Только прочитать надо ...
--Ну, давай... Давай встретимся. Сегодня в клубе! Хорошо? В шесть приходи, у меня репетиция!
Когда я уже уходила Оля, полусерьезно, полуприкалываясь сказала.
— Вот встретишь сегодня Кацнальбогена!
-Да ты, что? Не дай Бог! — прямо на ходу возразила я.
Лифт скрыл меня за плотными металлическими дверями, и я не видела лица сестры. Наверное, она смеялась.
На улице почему-то сегодня чувствовался легкий весенний запах, хотя было еще только начало февраля. Такой слабый и нежный. Но я его улавливала отчетливо. От чего было такое ощущение, что у меня внутри все смеется. Да, необъяснимое волнение, которое бывает только весной.
При входе в клуб, я услышала музыку. Громкие удары барабанов просачивались сквозь толстые, серые стены старого кинотеатра. "Значит, он уже там..." — промелькнуло в голове. "И почему я так жутко волнуюсь? Это никуда не годится!"— подымаясь по темным ступенькам, размышляла я.
В клубе все было, как в день записи интервью: те же разорванные светлые блики от вертящегося шарика бегали по полу, та же полутемнота, полумрак, но только теперь громкая музыка и пение Горбушина. Он исполнял какую-то чувственную песню о несчастном влюбленном.
Тут мой мозг, как долбанет! Я замерла, но не от жалости к несчастному влюбленному в лирической песне Горбушина, а от шока. Отчетливо помню это состояние полного оцепенения. Дело в том, что буквально в нескольких шагах от меня сидел на высоком стуле, немного сгорбившись, свесив свои длинные, закрученные барашком волосы, с журналом в руке, Саша Лень. Перед глазами моментально всплыла моя позорная статья о нем, в которой я по своей неопытности допустила массу фактических ошибок. Всплыл жуткий телефонный звонок Саши, когда он накричал на меня, мой робкий голос, мои извинения, как я не могла толком объяснить, почему же в моей статье художественного руководителя Театра классики назвали Петром Ивановичем, а не Арнольдом Сильвестровичем, его жуткое недовольство и вычитывания, мой стыд за такую глупость, искренние раскаяние. И вот он здесь! "Ну, все мне конец! Щас он мне покажет! Щас он Лешу известит!"— больно застучало у меня в голове. Но к моему величайшему счастью Лень, словно прилип к журналу и совсем не заметил моего появления. Не помню, как я опустилась на коричневый кожаный диван, который каким-то чудом подполз прямо ко мне.
Тут ждал меня второй сюрприз! Возле дивана стоял старый мотоцикл, такой себе харлей восьмидесятых годов. Я, конечно же, еще в первый раз своего пребывания в клубе обратила на него внимание, и он мне жутко не понравился. Такую старую рухлядь помещать в клубе! Зачем? Так вот на этом древнем харлее восседал в черном кожаном пиджаке собственной персоной Юрий Кацнальбоген! "Черт побери!" Неприятный шок заключался не в том, что я увидела Юру, а в том, что сестра правильно напророчила эту встречу. Юра, по-видимому, давно наблюдал за мной. На его губах застыла тоненькая улыбка, наши взгляды встретились. Был момент, когда я хотела сказать ему: "Здравствуй! Большое спасибо за спектакль! Мне очень понравилось!" Но... Юра неотрывно смотрел на меня, и при этом начал медленно, а потом быстрее-быстрее-быстрее подпрыгивать на мотоцикле, имитируя известные движения. Что за приколы?! Я оторопела. Было противно и совсем не смешно! Но тут мне стало страшно! Какой-то толстый тип, с любопытством разглядывая меня, тяжело опустился рядом со мной на диван. Я ссутулилась и сжалась в комок. "Вот так ситуция! Щас еще этот бык начнет приставать..." — безрадостно думала я.
Юра нетерпеливо встал с мотоцикла, медленно прошелся прямо перед моим носом, не сказав мне ни слова. Саша нетерпеливо откинул свой журнал и устремился прямо ко мне. Я со всей силы втиснулась в диван, но Лень преспокойно, всунув руки в широкие карманы джинсов, прошел мимо и остановился возле дверей. "Похоже, не узнал!" — думала я, несмело разглядывая его большие коричневые круги под глазами, круглое лицо с мертвецки-бледной кожей, мелкие кудряшки волос, высокую, немного ссутуленную фигуру.
-Саш, подожди! Я сейчас тоже иду! — прекратив петь, пробасил в микрофон Горбушин. После этих слов Лень, глупо заулыбался и смешно махнул рукой, мол, врешь ты все.
А Юра в этот момент подошел ко мне и неожиданно предложил:
-Девушка, пошлите с нами...
"Вот это да! И этот не узнает!" Я состроила злобную мину и отрицательно кивнула головой. На языке вертелось: "Так, что, Юра, неужели я так изменилась?" Но еще больше меня поразил Лень! Сладостно улыбаясь и так по-доброму смотря в мою сторону, он делал мне жесты, типо, пошли с нами. Толстяк, с большим мясистым носом, сидевший рядом, недоумевая спросил:
-А почему ты не хочешь идти с нами?
-Мне с Алексеем поговорить надо! — важно ответила я, при этом, нагло разглядывая Кацнальбогена, который уже стоял в проходе дверей.
-А-а-а... Понятно... Я думал, ты просто... на репетицию пришла.
-Не-е-ет...— ехидно растягивая звуки, пытаясь перекричать музыку, воскликнула я. Мне хотелось вылить в этих звуках все свое негодование, злость.
Горбушин пел еще минут пятнадцать, я молча слушала его пение, оставшись в полном одиночестве. Рассматривала мотоцикл и его колесо, которое крутилось не переставая. Мне было горько, от обиды даже в горле комочки слез застряли. Я нервно проглатывала их и думала: "Это ж надо еще недавно... Каких-то пару недель назад этот Кацнальбоген приставал ко мне... Мы танцевали вот на этом месте, где сейчас так ярко светятся блики солнечного шарика. И вот! Он делает вид, что вообще... Даже не знает, как меня зовут! Неужели уже не помнит?"
-Ты извини, что заставил тебя ждать! — медленно приближаясь ко мне, говорил Горбушин. Он, прикалываясь, но очень почтенно отвесил мне реверанс, от чего мои губы расползлись в сладостной улыбке:
-Да ничего... Ничего страшного.
"Какой он милый! Надо сказать ему что-то приятное. Типо, вас слушать — одно удовольствие!" — промелькнуло в голове, но я промолчала. "А вдруг Лень уже рассказал ему? А вдруг Кацнальбоген чего наговорил?" Мы вышли из клуба и спустились в кинотеатр, зашли в небольшое кафе. Здесь было шумно, многолюдно, играла громкая музыка, густые облачка сигаретного дыма тучно висели под потолком.
-Вешай сюда свое пальто. Давай здесь сядем, Каролина! — командовал Горбушин.
Я молча повиновалась и наблюдала за тем, как за соседним столиком сидели Кацнальбоген, Лень, толстяк с мясистым носом, еще пару человек и о чем-то весело говорили. На их столике возвышалось несколько бутылок пива, с изогнутыми боками, пару дымящихся чашек черного кофе. Когда мы вошли с Горбушиным, Юра вопросительно посмотрел на меня и моментально отвернулся, потягивая из белой чашечки кофе. Больше он даже не поворачивался в мою сторону, словно меня и не было. Я видела, как он широко размахивая руками, неожиданно вскочил со стула, стал на колени, сложив руки, и громко прокричал:
-Да вот именно так! Именно!
-Не-ет... Ты что? — спорили с ним голоса. — Не так!
-Ну, доставай! — пробасил Горбушин, закуривая сигарету "Davidoff".
Я втянула в себя приятный сигаретный дым, мне жутко захотелось покурить сейчас.
Пока Горбушин внимательно вчитывался в каждое написанное мной слово, я изучала его стильный прикид — белый гольф, пальтишко пепельного оттенка, толстое серебряное кольцо на безымянном пальце правой руки с непонятными, но красивыми иероглифами. Во всем его облике чувствовался достаток, продвинутость, самореализованность. Легкая зависть закралась в мою душу: "Ему хорошо, он всего добился в жизни!"
-Слушай, вот этот момент, где я говорю, что долгое время пил и что у меня даже была белая горячка, видения, что я двери открывал из-за глюченых звонков, давай уберем. Нет, ты пойми, я не стесняюсь этого! Просто рассказывал это уже сто раз! Нытье какое-то получается!
Я безропотно киваю головой.
-А напиши, кто играет в новом спектакле О. М. Это же важно! Значит, я тебе сейчас вот тут начеркну, — при этом Горбушин останавливается и задумывается. — А как правильно Олексей или Алексей?
-Ну, конечно же, Алексей! — радостно восклицаю я.
-Ой, ну да, да...