Что это? Критика моего рассказа из Льежа. Скучища.
Интернет действительно затягивает, но осмысленно входишь в него лишь поначалу. Потом — бессознательная навигация. Зачастую я не знаю, зачем захожу на тот или иной сайт, для чего читаю глупые форумы и опросы.
Включаю музыку. Вернее, Винамп. Долго думаю, что могло бы быть подходящим фоном для меня и текущего момента моей жизни. Но, так как в музыке я полный профан, не нахожу ничего лучше, как врубить печально-агрессивный "Плацебо". В дверь робко стучат. Приглашаю войти. Заходит Рома. Он самый молодой из компании.
Я вижу, что он смущен и почти не пьян. Умеет, видимо, себя контролировать, — отмечаю про себя. Спрашиваю, в чем дело. Потом понимаю, что это где-то и в чем-то грубо и уже мягче извиняюсь за то, что не поздоровался сразу. Отмечаю, что он мнется и робеет — и это меня всемерно удивляет, ибо друзья Малого всегда казались мне отпетыми нахалами.
"Ну, как дела?"
"Лучше всех. А у тебя?"
"Нормально... Завтра снова на работу. Надоело".
(Он усмехается, и вокруг тонких, мягких губ расходятся волны неглубоких морщинок. Ямочки на щеках становятся глубже, а сами щеки слегка розовеют.)
"Почему надоело?"(Общаясь с ним, я одновременно читаю интервью Пояркова на каком-то сайте. Наивные параболы американского украинца смешат меня, и я чуть заметно улыбаюсь. Но он замечает.)
"Вот тебе смешно, а меня уже все достало. Мне бы дома сидеть, по инету зарабатывать. Знаешь, я ведь неплохо в этом разбираюсь".
"Да ну?"
(Пытаюсь выдавить из себя удивление. Перехожу на другой сайт, и тут машина мне выдает, что, мол, сервер не найден. Обновляю раз, другой — без толку.)
"Давай покажу".
"Да я и сам справлюсь, не стоит".
"Чего там, давай. Ты ведь все неправильно делаешь..."
(Он подсаживается ближе, так, что я почти слышу его пронизанное никотином и солодом дыхание. Его руки — тонкие, но грубые, с обгрызенными короткими ногтями, бегают по клавиатуре.)
"Вот... Надо так. Просто измени некоторые параметры. Тебе картинки нужны?"
"Ага. Часто просматриваю разные там фотогалереи".
"Понятно..."
(Он лукаво косится на меня. Его пальцы нервно скользят по клавиатуре, а язык облизывает нижнюю губу. Странно, я начинаю ощущать некое желание. Это после Тимы-то?)
"Получи фашист гранату! Вот! Теперь все будет окей. Вообще у них что-то с узлом. А Малый тебе что, не помогает?"
"А, его пока допросишься. Я привык полагаться только на себя".
"Хорошее качество..."
(И вновь неловкое молчание. Я не люблю чувствовать себя скованно. Искоса поглядываю на Рому. Неужели он? ... Не может быть.)
"Ну, ладно, пойду я".
"Ага..."
"Ты, это, если чего надо, обращайся. Мой номер есть у Малого в мобильнике".
"Лады".
"Ну, бывай".
"Пока".
(Уходит, оставив меня в нежном флёре подозрений.)
Алло, ты ведь не думаешь, что все так просто? Показалось, попытался — и в дамках? Нет, все гораздо сложнее. Сколько раз уже так было — казалось бы, Рубикон перейден, вот-вот — и партия выиграна, получаешь главный приз, едешь в Баден-Баден и живешь, как принц Уэльский. Но нет... Что-то вечно ломается, что-то всегда не так. Ложь и нежелание понять. Трусость и поверхностность. Глупость и коварство. Да мало ли что еще!
Тебе шлют двусмысленные смс, и ты страдаешь. Отключить телефон? Увы, главное в твоей жизни — карьера, а какая карьера без телефона? Вот ты и обречен страдать, а ведь это всего один из целой гаммы досадных фактов твоей жизни.
Ты недоумеваешь? "Жизнь — штука несправедливая" (цитата из смс-эпистолы, которая повторяется с завидной периодичностью и всякий раз повергает в депрессию). Будь готов к этому заранее! Учись подличать, интриговать; точи ногти, зубы, клыки; изучи Макиавелли и Хаксли, йогу и пиар. Будь как все, но ощущай себя лучше и выше всех. Бычи каждого. Приноравливайся к вышестоящим. Это новый старый жанр. Старый, как мир. Как Бог. И главное — не верь в любовь.
Ее нет. Это болезненная иллюзия экзальтированных неудачников, бесполезных заучек. Разве они на нее способны — на то, что они идеализируют? Эти никчемные, тщедушные, прыщавые идеалисты — да кому они нужны? Всех интересует лишь ТЕЛО. А у них его нет. La manque du corps. И что дальше? Тупик, скажешь ты. Выхода, мол, нет. А вот и неправда. Живи дальше, наслаждайся собою, куй железо, пока горячо.
Когда он вышел на остановку, там было уже полно людей, безуспешно пытавшихся добраться до работы. Впрочем, ему было некогда спешить. Он пристроился в очередь на маршрутку и заскучал. Остановка торжественной трибуной возвышалась над площадью перед торговым центром. Площадь была абсолютно безлюдна. Казалось, что толпа серых кардиналов на трибуне принимала парад невидимых теней. Солнце кроваво проблескивало сквозь стальные ошметья облаков в слепяще-голубом небе.
Просигналила машина. Сначала он не обратил внимания. Мало ли кому там сигналят. Не ему уж точно. Но гудок повторился, а вслед за ним кто-то выкрикнул его имя. Он посмотрел. Синий "Ланос". Из него высовывается голова Ромы. Вот и транспорт пожаловал.
Он медленно подошел, сохраняя достоинство перед очередью. Провинциальная очередь — сгусток зависти и безразличия. Наклонился. Надеялся, что сейчас все они рассматривают его идеальные ягодицы, туго обтянутые темно-серой тканью джинсов. Вот бы постоять так подольше!
Он поинтересовался, куда едет Рома. В город, неопределенно ответил тот. Он сказал, что направляется туда же, хотя ему и не к спеху. О-кей, не хочешь — как хочешь, было сказано ему. Да ладно, якобы пошел на попятный он, поехали. Он запихнул себя на соседнее с Ромой сиденье, и мотор мягко заурчал.
Город проплывает мимо слякотным королевством. Наспех сбитые заборчики сменяются витыми чугунными оградами, за ними следует железобетонный заслон военной части. Солнце слепит, окончательно растворяя ледяные осколки туч.
Они мило беседуют. Со стороны их разговор может показаться достаточно странным. Недоговоренность — вот основной элемент этого дискурса.
Они улыбаются, и солнечный свет искрится на их ровных белых зубах. Улыбки чеширских котов. Оскалы ультарских кошек. Они так непохожи, но вместе смотрятся почти идеально.
Город множится, ветвится. Он холмится многоэтажками, трамваями, столбами. Вдали исполинским концлагерем дымят заводы. Больные птицы хило глотают воздух, испуская жалобные крики. Грязный заледенелый снег нехотя выпускает из своих цепких объятий чахлые черные деревья.
Они смеются. Их прямо трясет от смеха. Иногда их колени соприкасаются. Иногда сближаются их головы. Они включают музыку, и из колонок рвется приглушенное мяуканье местного радио. Их сущности стремятся к чему-то иному, но к чему — отчетливо осознает пока лишь один из них.
Город расширяется огромным шоссе. Вокруг печально распластались пустыри и товарные базы. Тарахтят электрички и товарняки. Проносятся длиннотелые фуры. Выхлопные газы мирно парят над мертвой землей.
Они вонзаются в мир своим желанием. И некому разубедить их...
Я всегда испытывал затруднения с натуралами. Их ко мне всегда тянуло.
Я был не против изменить и соблазнить кого-то из них. Они были не против изменений и секса.
Обычно это оканчивалось одинаково. Обычно я впадал в депрессию. Обычно я себя винил.
Винил моей жизни на время умолкал.
Я замолкал, как замолкали многие. Умолкали телефоны, имейлы; не приходила почта.
Я пил, как пьют многие. Многие мелькали, не оставляя после себя и следа. Мелькала бездушно равнодушная жизнь.
Все равно все станет на свои места. Мне бывало все равно. Равными частями распределялась тоска — изощренная инквизиция любви.
Я не мог быть собой — хотя никогда не был латентен. Не мог не выворачивать себя для других — того требовало Свыше.
Превыше всего была любовь — хотя окончательно мне этого никогда не признать. Ломались традиции и формы, нормы, каноны, законы, статьи — ради любви.
Принцы на белых конях, лимузинах, харлеях — валили огромными толпами к моей размалеванной яркой помадой калитке; я принимал их в неглиже, попивая кларет и листая "Wallpaper"; мое кружевное белье мгновенно возбуждало их усталые от романтики и феминизма тела; я вонзал в них умопомрачительные когти антигендера и терзал эту блаженствующую плоть; они глодали мои каблуки, целовали пояс моих чулок, гладили бретельки моего бюстгальтера...
Рому никогда ни к чему такому не тянуло. Он был обычным пацаном. Играл в "войнушки", потом в "Сони Плей Стейшн", потом в "Стар Квест". Ходил на бокс и тхеквондо. Любил поглазеть на прелести Бритни и Лары Крофт. Редко менял одежду, редко брился, редко чистил зубы.
Потом познакомился с Малым. Слухи о Малом его мало волновали. Даже совсем не волновали. Он был самым младшим в компании, главной его целью было научиться тому, что уже было известно старшим. Он играл с ними в карты, пил пиво и водку, ходил в компьютерные и ночные клубы, курил травку. Менялся.
Почти сразу после внедрения в компанию Малого Рома познакомился с Джошем. Слухи стали реальностью. Нельзя сказать, что его это потрясло. Просто он стал внимательнее присматриваться к Джошу. Что-то в нем было такое... Необычное. Инопланетное. Чужое. Ароматное.
Но Джош не проявлял ни к нему, ни к кому-либо другому в их компании никакого интереса. И почему-то Роме все больше и больше стало чего-то не хватать. Он загрустил. Забросил тхеквондо. Стал ходить по музыкальным и шмоточным магазинам. Снял все плакаты Бритни. Купил новые джинсы и много одноразовых носков. Зубы у него стали снежно-белыми, будто у голливудской звезды.
У Малого он появлялся чаще, чем остальные. Приходил всегда, когда Малый был дома. Но предварительно не звонил. Парадоксы случайности.
Мы сидели среди глиняных изваяний, и между нами уже не было того, что раньше. Искра не проскакивала. Было тепло — май месяц. Праздники. Длительный запой от языческого Первомая до тревожно-алого Дня Победы. Впрочем, последний давно уже хотят отменить.
Голова была полна глупых мыслей. Словно кто-то в ней похозяйничал, навел беспорядок — и, так все побросав, ушел. По-английски.
Хотя интим сохранялся, на самом деле между нами не было ничего. Только совместный смех, общий чай и усилие улыбок. Щедрая ложь, что, как бальзам, лечила наши души.