Андрей поднял тяжелую дверцу и нащупал, опущенную в погреб лесницу:
— Посвети, — попросил он, вглядываясь вглубь.
На дне погреба, возле лесницы, лежала Доценчиха; видно она искала остатки прошлогоднего картофеля и пыталась выбраться, но силы оставили ее навсегда. Гиви тоже наклонился и, увидев лицо мертвой, выразительно прошептал:
— Как скэ-лэт!.. Не могу привыкнуть!
Глубоко запавшие глазные ямы, щеки, открытый рот, резко очерченные челюсти, скулы действительно, создавали такое впечатление, что лежит скелет, завернутый в черную хламиду. В костлявой руке Орышки виднелось несколько картофельных проростков.
— Э-эсли бы сам не увидел, то никому бы не поверил, — проговорил Гиви и спросил, — А как ее оттуда вытащить?
— А, знаешь, как бы поступил Гырко? — начал пояснять Андрей, — Он бы кинул туда и ее мужа, а затем завалил бы их в собственной хате — легко и быстро! За это даже хвалят — главное, чтоб поскорее и тише.
— Да, как же все это называется!? — возмутился будущий юрист.
— Еще не такое увидишь! Давай вытаскивать.
Упокоенных супругов уложили в сенях, ближе к выходу, и, прикрыв дверь, ушли. В ту ночь они осмотрели пятьдесят дворов и подготовили для захоронения семнадцать хлеборобов, среди которых было два детских тела. Перед рассветом их везли на кладбище. За телегой шел высокий, нескладный активист Сухина Яшко, поправляя на ухабах свисающие тела. Гырко вел упряжку поговаривая:
— Хлопци, не одставайте, бо нагорыть! — оглядываясь на Андрея и милиционера, хрипел бригадир, тыкая кнутовищем на алеющий восток. Он старался угодить молодому уполномоченному, которого втайне боялся. Гиви махнул, мол: "Догоним!"
Шли молча, понурившись. От каскада жутких впечатлений, усталости чувства притупились и действительность представлялась кошмарным сном. В подсознании участников текущих событий теплилась и настойчиво пробивалась утешительная мысль самосохранения, которая в силу эгоистической природы выживания, не позволяла каждому ясно представить самого себя на месте жертвы насилия. Иначе, некому было бы исполнять злобную работу везде и во все времена человеческой эволюции.
— Гиви, неужели там, в Москве, не знают об этих преступлениях? — доверчиво, вполголоса спросил Андрей.
— Напротив! Все оттуда, из Москвы, а тот же Ленев представитель цэка! — убедительно пояснил милиционер и, наклонившись к товарищу прошептал, — А может это вредительство?
— Тогда, получается, что мы все вредители?!..
Между тем, подвода, глухо стуча колесами, поравнялась с хатой Оксаны.
— Ты, дывись! — приглушено воскликнул Гырко, останавливая лошадей и кивком показывая во двор, — А, ця... Тоже вырядылась!
Бригадир передал вожжи помощнику и быстро вошел во двор Мирошника.
— Шшьто этот шакал там увидел? — процедил сквозь зубы Гиви и поспешил вслед за могильщиком.
В сумерках зари они увидели Оксану. Девушка сидела на низком пристенке хаты прижавшись к стене, чтобы не упасть. Она не шевельнулась когда к ней вплотную подошли трое мужчин. Бледное лицо ее казалось прозрачным и нежным на фоне белой стены; на нем красиво очерчивались полудуги черных бровей, чуть раскрытые уста, глаза. Ровный пробор на голове, аккуратно заплетенные косы в лентах, густой набор разноцветных монист на светлой, вышитой сорочке, широкая синяя юбка — все говорило о том, что она старательно наряжалась, как будто готовилась на самое вволнующее свидание. Гиви смотрел на девушку затаив дыхание, пораженный ее таинственной красотой: "Господи! Она должна жить."
— Ха! То вона на гробки так вырядылася?! — ухмыльнулся бригадир, затягивась дымом вонючей цыгарки, — а вона вже готова. Давай, кидайте ее на бричку! — решительно распорядился Гырко.
— Не трогать! — гаркнул уполномоченный, — Это нада проверить!
— Та, што тут провирять?! Кидай на подводу и баста! Я возвращаться не буду! Он, скоро сонце припечеть, а мы тут... панькаемся!
— Немедленно езжайте! — приказал милиционер, — Я отвечу.
Некоторое время Гиви смотрел на Оксану и заметил на ее щеке медленно скатывающуюся слезинку. Девушка силилась что-то сказать. "Неужели гого умирает?" — подумал юноша и жестом подозвал друга:
— Андрюш, она еще жива. Понымашь, она не должна умэреть! — волновался Гиви, — У меня, там в вещмешке, сахар. Я сбегаю, а?
— Но если она очнется, то не примет от нас ничего, — полушопотом возразил Андрей и добавил, — Она очень гордая! Давай, попросим маму.
— О! Мама-дэдыко это очень хорошо сдэлыт; здорово придумал! Беги к ней, а я на гробки пойду хоронить.
— "Придется поработать!" — подумал Гиви, когда упряжка въезжала на кладбище, — Семнадцать могил вырыть."
Но оказалось, что и закапывание умерших было организовано с большим рамахом: по-коммунистически, оптом. Почти во всю длину кладбища была вырыта огромная траншея, куда ежедневно укладывали тела заморенных. Представитель НКВД увидел, что коллективная могила уже на две трети была заполнена.
— От, гад! — ругался бригадир, — Скоро нада копать новую братскую яму! Бо, этую вот-вот забуртуем; исшо на пару дней хватит! — и он привычно подъехал телегой к самому краю могилы...
Прошла неделя — другая, а Гиви никто не менял. Постепенно он привык к новой должности по захоронению хлеборобов. А после случая с Оксаной, которую удалось спасти, благодаря стараниям и усердию мамы-дэдыко, он нередко ловил себя на том, что уже и не ждет смены. Все чаще он представлял себе Оксану: ее голос, чистый, певучий и нежный, невольно сравнивая его с родыми мотивами. Не раз мама-дэдыко рассказывала ему, что девушка уже поправилась, ходит на работу и стала еще краше. Гиви замечал как учащенно начинало стучать его сердце при одном только упоминании ее имени. В доме мамы-дэдыко Гиви чувствовал себя легко и свободно. Однажды он даже подумал: "Как хорошо, что попал сюда! Иначе, потерял бы таких замечательных друзей! Все-таки много на свете чудесных людей: и Андрей, и дэдыко, и Максим Петрович!"
Шел май. Во время одного из обходов Андрей и Гиви пережили невероятное душевное потрясение. Тогда они направились на край села, чтобы выполнить поручение колхозного головы, всегда спокойного Кошового: "Навидайтэсь до Ярыны, бо чогось давно не выходе на роботу."
Там, где образовалось топкое болото, поросшее дремучими зарослями камыша, осоки, куги; возле самой кручи, отчужденно маячила убогая хата овдовевшей Ярыны Золотько. Она имела двух сыновей: пятилетнего Мыколку и трехлетнего Сашка, которых любила до слез и всю себя отдавала белоголовым "золотеняткам" — так трогательно она называла осыротевших детей.
— А, действительно, давно не слыхали Ярынын голос, — начал рассказывать Андрей, когда показались контуры ее островерхой хаты.
— Что? Она тоже сильно пела?
— Нi!.. Она так звала своих детей "вечерять", что наверно и в соседнем селе окна дрожали, — пояснил Андрей и добавил, — дебела, статна молодыця.
— Спустя минуту-другую, предрассветную тишину расколол сильный, знакомый сельчанам голос: "Са-а-шу-у-у-ня-а-а-а!.. Мы-ко-о-л-к-о-о-о! Ве-е-е-че-е-е-рять!" — нараспев звала детей Ярына.
— Какая ве-че-еря рано утром?! — вскинув руку возбуждался Гиви.
Непонятное чувство обеспокоенности охватило юношей. Предчувствуя беду, лишь переглянувшись, они бросились на странный зов. Ярына стояла за хатой и, приставив ко рту ладонь, зычно кричала в болотные заросли. Путаясь в догадках, друзья поспешили в открытую настежь дверь.
В печи горел огонь, тускло освещая закуренное помещение. На столе дымился большой казан с каким-то варевом, но больше ничего не различалось в полутьме. Гиви посветил фонариком и на лаве они увидели ваганки, прикрытые тряпьем. Сбросив рванье, обходчики остолбенели: в деревянном корыте лежали большие куски мяса с белой кожей. "Дети!!" — пронзило обоих. Гиви громко застонал, и бледнея медленно опустился на глинобитный пол. Оцепеневший Андрей вначале растерялся: "Что делать?" — но тут же осмотрелся и прежде всего вынес товарища на свежий воздух.
В крайнем возбуждении он подбежал к Ярыне:
— Дiты!! Де-е-ети твои где??..
Женщина, отвлеченно посмотрела на юнака широко раскрытыми, безумными глазами:
— Цэ ты, Степан? — тихо, безразлично назвала она имя покойного мужа, — Ну, ходiм, будемо... вечерять. Неспеша, с окаменевшей улыбкой на опустошенном лице, Ярына направилась в хату. Андрей втолнул безумную в чулан, нахлухо подперев дверь, и начал искать детей. Их мать билась в чулане: "Не зарывайте мэнэ в яму! Я ще жива! Я жива!.."
Когда умолкла обездоленная, в хате воцарилась гробовая тишина. Огонь в печи погас и Андрею стало жутко. Он зажег керосиновую коптилку. Тяжкий дух запустения, мрака, нищеты витал во всех закоулках, некогда светлого, уютного домашнего очага. Оглядывая помещение Андрей немного успокоился, но ему стало казаться, что кто-то за ним следит. Неудержимо захотелось оглянуться и посмотреть в отдаленный угол. Он резко повернулся и невольно вскрикнул: Боже!! — на лежанке он увидел две белявые головки с изможденными, желтыми лицами; уложенные рядом на большой подушке и заботливо прикрыты вышитым рушником возле шеи. Андрей дико закричал и выскочил во двор. Ему показалось будто, качнулся небосвод и звезды посыпались вниз. Он упал на свежую траву и стал неистово бить кулаками о землю: "Люди!.. Лю-ди! Лю-ю-ди-и-и!! Где же, вы? Люди!"
Холодно мерцали в непостижимом небе бесконечно далекие звезды; устало светила луна. Но по-прежнему громко кричал в камышах дергач; оглушительно звучал хор лягушек, а в отдаленном терновике славил жизнь соловей. Люди молчали.
Уехал Гиви неожиданно и это случилось во второй половине мая. Поздно вечером друзья возвращались с обхода. Поровнявшись с хатой Марфы Капынис, они услыхали громкий детский плач. Постучали в окно, но в ответ еще громче закричали дети. Входная дверь оказалась запертой. Плач торопил.
— Ламай! — решил милиционер.
В сумерках хаты они увидели двух малышей. Дети стояли возле лежанки в длинных полотняных сорочках и рыдая пытались поднять маму:
— Ма-а-а-мо! — звали они, еще не осознавая или не веря в то, что случилось с их кормилицей. А она недвижимо лежала, уставив в потолок широко раскрытые, невидящие глаза и уже ничем не могла им помочь.
— Да убери детей, наконэц! — волнуясь закричал Гиви, но быстро опомнившись, взял на руки меньшего, — Нэ плачь, дорогой! Мы дадым кушат! Не плачь, пожалуйта! Мама, твоя дэдыко, не может проснуться, — неумело обнимая малыша, говорил представитель милиции.
Дети всхлипывая успокаивались, боязно посматривая на незнакомцев.
— Куда теперь? — неопределенно спросил Андрей, когда они вышли во двор с детьми.
— Пока домой, а завтра я их в приют отвезу.