Мама, наверно, пирогов напекла, шанежек нам оставила.
Валерка всхлипнул и, заикаясь, сказал:
— Я… я, Лешка, х-хлеба хочу с-с… луком и с-солью.
— Чудак человек, — хмыкнул Алешка. — Ему про пироги, а он…
Чуть погодя Валерка легонько толкнул в бок брата:
— А как ты в лесу ночевал? Помнишь?
— Когда в поход ходил? — живо переспросил Алешка. — Рассказать?
— Ага. Только тише говори.
— А что?
— Они, знаешь, какие ухатые.
— Кто?
— Волки.
— Их тут и близко нет. Чего им тут надо?.. Лучше слушай, — сказал Алешка и кашлянул в кулак. — В нашем отряде было девять человек. Ну, Петька Лужанин был, Санька Сморода, Игнашка Петелин.
— А Утка ходил?
— Кто такой?
— Колька.
— Еще чего… Он же во втором классе.
— А хвастал: пойду, говорил, с вами.
— Мало чего… Ну вот. Пошли мы утром в воскресенье. Петр Никодимыч с огромнющим рюкзаком, удилища у нас, как пики.
— А компас был?
— И компас. Лужанин котелок взял, Сморода — чайник. Каждый что-нибудь тащил.
— А ты?
— Я топорик захватил… Ну вот, идем мы да идем. Пообедали. Сами варили. Потом на Чудь-озере рыбу удили… А потом снова шли. Учитель про лесных птиц рассказывал и про травы. А когда отдыхали, про партизан рассказывал, про Павлина Виноградова. Знаешь, как он воевал против беляков?
— Смелый был?
— Очень. И сильный… В одном бою один против целой сотни дрался.
Валерка схватил Лешку за руку:
— Ну и как?
— Убили его, а он все равно не сдался.
Ребята несколько минут прислушивались к лесному шуму. Дождь не утихал, но стал как-то ровнее, спокойнее.
— А потом?
— Потом пошли дальше. Учитель впереди, а вожатая наша в конце, кто отстал — она подсобит. Вытянулись гуськом, друг за дружкой. Дорогу по компасу находим, как следопыты какие-нибудь. Остановится учитель и спрашивает: "Как дальше идти? В какую сторону сворачивать?" И каждый из нас по очереди определяет, какую дорогу выбрать. А в лесу темно стало, как в погребе, даже темнее. Учитель послушает нас, послушает, потом возьмет компас и покажет верную дорогу. Кабы сейчас у нас был компас, мы бы точно вышли к нашему поселку. Жаль, не взяли с собой, — вздохнул Алешка.
— А потом что?
— И потом шли правильно. Только вдруг дождь как припустит. У кого было что с собой — надел. Все-таки лучше. А кое-кто захотел спрятаться от дождя и ждать, покамест распогодится. А вожатая с учителем посмотрели на небо и говорят: "Дождь до утра зарядил, что ж мы, тоже будем сидеть до утра? До дому-то немного осталось — может, километра четыре, самое большее — пять". Ну, мы и пошли. Под ногами мокро, сверху дождь. А мы шагаем. Еще даже песню начали. И вышли к поселку. Устали, но не очень. И никто не отстал. Один только Петька Лужанин стал хныкать, тогда мы взяли и разобрали его груз: кто — лопату, а кто — мешок. Он пошел налегке, отдохнул немного и снова нагрузился. Если все вместе и если помогать друг дружке, говорит вожатая, никакие трудности не страшны. А учитель сказал, что на фронте это называлось взаимовыручкой, ну, как в бою бывает: наседают фашисты, и одного нашего товарища ранят, другой на место его станет, а фашистов не подпустит и товарища выручит. Вот и Павлинов таким был. Никогда товарища не бросал. Есть такая даже пословица: "Сам погибай, а товарища выручай". Учитель говорил. Хорошая пословица, правда, Валерка?
— Правда.
Валерка слушал, молчал и больше ни о чем не расспрашивал.
А дождь по-прежнему шумел в вершинах сосен. Крупные холодные капли исхлестывали всю землю вокруг шалаша, прибивали травы, проникали в середину. Алешка дважды вылезал из шалаша и прикрывал его новыми ветками. Когда, наконец, дождь прекратился, мальчики почувствовали, что продрогли. Прижавшись друг к дружке, кое-как согрелись и уснули.
ВЫСТРЕЛ В ЛЕСУ
В эту ночь Алешке снились далекие моря, чайки, стремительно летящие над белыми гребнями волн, безбрежный, бушующий день и ночь океан и затерявшаяся в нем баржа и на ней четверка отважных моряков. А Валерке снился свежий, душистый хлеб с запеченной корочкой. От этого у него ныло под ложечкой, он ясно ощущал во рту вкус хлеба и, может быть, из-за этого проснулся. Повернулся на бок, толкнул Алешку.
В щели шалаша проникал серый рассвет. Дождь утих. Влажные ветви, отяжелев, свисали книзу. Проснулся и Алешка. Протерев глаза, огляделся. У входа в шалаш светилась лужица воды. Раскрыл свои корзинки одуванчик, а лютики и лапчатка гусиная еще не проснулись — значит, рано еще, может, пять, во всяком случае, не позже шести часов утра; лютики, как и лапчатка гусиная, — Алешка знал — раскрываются не раньше восьми. Однако пора вставать.
— Есть хочется, — захныкал Валерка.
— Так рано? Еще растолстеешь, — пошутил Алешка. Ему самому хотелось есть, нашлась бы хотя корочка хлеба, пусть черствая даже лучше черствая. Но он знал: в корзинке, кроме ягод, ничего нет. — Ну, давай ягод поедим… Вон их сколько. И еще насобираем.
— А… хлеба не осталось?
Валерка с надеждой посмотрел на брата.
Хлеба. Где его взять? Знать бы, что такое случится, они бы захватили из дому целый каравай, а то и два.
— Осталось, а как же…
Измученный за прошедшие две ночи, с запавшими глазами, Алешка смотрел на брата и не узнавал его. Губы Валерки стали тоньше, нос заострился. Что же делать? Он ничего не мог придумать. Сидеть, однако, так, мокрыми, голодными тоже нельзя. Они поели ягод, выпили по нескольку глотков воды из бутылки.
Прежде чем идти, Алешка посмотрел больную ногу Валерки; по словам его, она болела, но не очень, и идти, хотя и медленно, он сможет. Итак, пошли.
Две фигурки то появлялись на едва приметной тропке, то исчезали в зарослях шиповника, то ковыляли по залитой солнцем поляне.
Алешка, как и раньше, был впереди; когда ветви мешали, он отгибал их и пропускал вперед Валерку, потом шел за ним несколько шагов и снова выходил вперед.
Через какие-то промежутки времени братья делали короткие привалы, усаживались на мокрую траву и отдыхали.
Всю дорогу они почти ни о чем не говорили, больше слушали: а вдруг окликнут их, ведь их, конечно же, ищут.
Валерке иногда чудилось: стоит пройти сотню шагов — и отец выйдет из-за дерева, улыбнется, поднимет его на руки.
В середине дня они слышали, как по лесу прокатилось эхо выстрела.
— Сюда-а-а! — закричал Алешка.
— Мы тут-а-а! — вторил Валерка.
Лес уносил их голоса куда-то далеко, и через какое-то время возвращал: "а-а-а".
Один раз им показалось, что где-то слева кричат, но, когда прошли километра полтора в том направлении, выяснилось: голоса слышатся сзади, и они повернули обратно. Так шли полчаса, а может, и час, и снова свернули влево.
Потом голоса затихли. Ребята остановились, не зная, куда идти дальше. Долго стояли в нерешительности. От усталости Валерка едва дышал. Алешка тоже устал. Измученные, промокшие, заплутавшись окончательно, они к полудню вышли к болоту.
ЗАЯЧЬЕ БОЛОТО
Заячье болото, как все болота, кочковатое, с блюдечками воды между кочками, но в Белозерске о нем ходила дурная слава, и кто знал это, старался обойти его десятой дорогой. На нем росли кусты рябины, то там, то сям покрывал его ольшаник, а кое-где просвечивали озерца. Оно вытянулось в узкую полосу на добрых три километра, и обходить его было далеко, лучше всего — перейти по прямой. Так поступил и Алешка.
Он первым взошел на влажную податливую почву. Поросшие мхом кочки мягко коснулись босых, исколотых ног, приятно охолодили их. Валерка был обут и не чувствовал этого, но ему казалось: кочки под ним движутся и вот-вот провалятся. Еле удерживаясь, чтобы не упасть, он испуганно позвал:
— Зыбко тут, Лешка!
Тот не обернулся, махнул рукой:
— Куда я стану, и ты ступай.
— Тебе босому хорошо, а я проваливаюсь, — жаловался Валерка и все же шел вслед за братом.
Болото, сплошь затянутое зеленым, местами выцветшим бархатом, лишь кое-где было помечено серебряными кольцами воды, в них плавали водяные лилии. По обе стороны болота тянулся лес; на другой стороне он был пореже. Братьям думалось: именно там, на другой стороне, они найдут свой путь, единственный из тысячи лесных дорог и тропок.
Мысль, что там, по ту сторону Заячьего болота, их ждет спасение, подгоняла Алешку; его торопливость передавалась и Валерке, и, хотя идти с каждым шагом становилось труднее, Валерка молча следовал за братом.
Но Заячье болото, видно, не хотело так просто расстаться с мальчишками. Почти на середине Алешка почувствовал под ногами какое-то движение: закачавшись, кочка опустилась, задрожали раскрывшиеся цветы лилий. Алешка хотел отступить, но скользкая жижа коснулась коленок, а когда он попытался выдернуть застрявшую ногу, провалился еще больше — по пояс. В тот миг болото показалось Алешке бездонным, он похолодел, капли пота покрыли лоб и шею.
Валерка, шедший сзади, остановился, хотел закричать и не смог.
Он все видел. На его глазах Алешка провалился и увяз в болоте. Но потому, что несчастье произошло внезапно, в какие-то две-три секунды, он не мог сразу сообразить, что случилось, не смог понять, чем грозит оно Алешке. Ища помощи, Валерка оглянулся, но вокруг простиралось безмолвное болото — мягкое, бархатное, с серебристыми кольцами воды. На той стороне застыл в таком же безмолвии лес. А над лесом светило августовское теплое солнце; оно клонилось уже к западу, его неяркие оранжевые лучи мягко грели затылок.
— Чего стоишь? — прохрипел Алешка. Положив палку поперек кочки, он оперся на нее, но она тотчас погрузилась вместе с кочкой; в болотную жижу опустились и Алешкины руки. Он выдернул их оттуда, поднял над головой — худые, тонкие, в черных перчатках болотной грязи.
Валерка сделал шаг ближе, но Алешка изо всех сил затряс головой:
— Не ходи… Ляг на кочку. Протяни палку…
Валерка послушно лег и, не чувствуя ни влаги, ни охватившего его озноба, протянул, как только мог, палку подальше. К несчастью, она оказалась короткой. Алешка не достал ее.
Валерка готов был зареветь. Закусив губу, он изо всех сил потянулся к брату, чтобы тот мог схватить палку хоть кончиками пальцев.
— Ближе, — шевельнул губами Алешка.
Ложиться ближе — опасно, но другого выхода нет. Надо решаться. Валерка передвинулся на полметра ближе, подвинул палку к Алешке. Одними пальцами Алешка коснулся ее и облегченно вздохнул.
— Тяни! — И что есть силы заработал ногами. — Я помогу.
Это было трудно.