Начал писать. Только одна работа, когда сажусь за стол, отвлекает меня от мысли о тебе, от чувства неудовлетворенности, от тоски по тебе. Все же остальное ты положительно и бесповоротно вытесняешь, т[ак] что я иногда борюсь с тобой и прогоняю твой образ, чтобы можно было сосредоточиться.
Ужасно боюсь за свою работу. Ну, а если она выйдет бледной, неинтересной, никому ненужной? Не с кем посове-тываться, некому прочитать. Вот если бы ты была со мной! В тебе я нашел бы критика-друга, ты поддержала бы меня в хорошем, отбросила б плохое. Но тебя нет, ты далеко и надо мириться.
Живу воображением, как ты поправишься, растолстеешь и загоришь. Так хочется поцеловать загоревшие смуглые щечки, увидеть блеск летнего солнца в моих чудных глазках. Деточка моя любимая, поправляйся и приезжай здоровая, веселая и любящая. Помни обо мне.
Из новостей могу сообщить только одну: Жук47 на днях едет за границу на месяц писать портрет дочери Грушевского 46. Ему прислали на дорогу задаток на работу и он очень доволен. И так — круг моих здешних знакомых еще сократится— и я даже доволен, т. к. буду больше работать.
Ужасно неудобно писать. Такое густое население в моей комнате, что засматривают в письмо, иногда невольно. Помнишь ли ты адрес: бюро, тек. стат. г-ну статистику, завед. тек. ст. (фамилии не надо). Ну, целую тебя крепко, мой друг, моя любовь, мое счастье светлое. Люблю тебя верно и крепко. Обнимаю. Жду письма. ^1
24. VII, четверг, на пароходе в Киев. Письмо 3-е
Дорогая моя Шурочка, до сих пор не имел от тебя ни слова. Виню, конечно, себя да наши почты. Получила ли ты, покрайней мере, мои 2 письма? Если они дошли до тебя, то я рад хоть этому: ты не беспокоишься обо мне.
Это письмо пишу тебе на пароходе, по дороге в Киев, где я буду только проездом. Еду на 3 дня под Полтаву, к знакомому, с которым мне нужно устроить одно дело, мало интересное, но много пришлось бы о нем писать49. Лучше расскажу при свидании. (Ужасно трясет, трудно писать).
В понедельник буду уже дома и уже наверное получу письмо от тебя, мой друг. Тем не менее очень беспокоюсь, все мне кажется, что ты нездорова, не можешь писать, что с тобой что-либо случилось или, наконец, пропали мои письма
и ты не знаешь, как писать. На всякий случай, опять сообщаю адрес — в третий раз. Пиши на бюро. Текущая статистика (крупными буквами). Г-ну статистику, заведыв. текущ. статист. Фамилии можешь не писать, хотя можешь и прибавить. Не знаю, что бы я дал, чтобы иметь от тебя хоть словечко, знать, что ты здорова и ничего с тобой не случилось. Хоть бы это знать. Я, моя детка, здоров. Скучаю очень. Теперь, после первой, вторая разлука еще тяжелее. С радостью отмечаю прошедший день, т. к. наше свидание приближается.
Жизнь течет однообразно: лечусь, гуляю, пишу. Было бы не дурно, если бы эта поездка не выбросила меня из колеи. Я считаю ее неприятной, утомительной, т. к. почти всю время придется быть в дороге и мне жаль, что прерываю свою работу: это мне очень вредит.
Сегодня у Жука умер отец. Жаль М[ихаила] Ивановича], но я не мог даже выразить ему своего сочувствия, торопился на пароход.
Как неприятно, пришли знакомые и мешают писать тебе. Тороплюсь закончить. Завтра, в поезде напишу тебе опять. А ты, деточка, не забывай меня, люби, пиши и береги себя. Будь здорова, голубка моя любимая, сердце мое. Люблю тебя, целую бесконечно и обнимаю крепко, крепко. Задушу Еще раз.
Твой.
174.
25. VII 908. Ромодан.
Прости, мое сердце, что пишу тебе кратко и так небрежно: всю время у меня отнимают мои знакомые, у которых я теперь в гостях. Выбрал минутку и пишу на стене дома. Сейчас еду в г. Лубны, а завтра обратно в Киев. По дороге я писал тебе — получила ли письмо? Я здоров, поездка, хотя в сущности неприятная, имеет и хорошие стороны: свежий воздух, хорошие, интересные люди, красивые места. А, все таки, хочется поскорее быть дома: может быть там ожидает меня письмо от тебя, голубка моя. Может быть тебе неудобно писать по такому адресу? Напиши, постараюсь переменить. Здорова ли ты, поправляешься ли, хорош ли аппетит? Все пиши о себе, Шурочка. Целую тебя крепко, крепко, как люблю.
Не забывай меня.
Твой.
$0 июля 90ь. [Чернігів.]
Дорогая моя, случилась большая неприятность. В мое отсутствие бюровой сторож, не смотря на мой приказ прятать ЕСЮ оффициальную корреспонденцию в мой стол и никому не давать, взял твое письмо и отнес его Вере Иустиновне. Не знаю даже одно ли было письмо от тебя или несколько, т. к. я до сих пор ничего от тебя не получал. В— И. зловеще молчит, но что-то готовится. Последствий случившегося не могу пока предвидеть. Не пиши больше на бюро. Пиши до востребования М. С. Конечно, во всем виноват я, это моя вина давать такой, как оказалось, ненадежный адрес.
Очень это все неприятно, будет стоить много нервов, много напрасно истраченных сил как с моей, так, б[ыть] м[ожет], и с твоей стороны. Но не будем заглядывать вперед. Как только будут первые результаты случившегося — напишу.
О чем ты писала в первом (или первых) письме. Сообщи непременно. Прости, что не пишу больше, волнуюсь. Целую тебя сердечно.
Твой.
Приехал вчера утром.
176.
1 августа 1908 р. [Чернігів.]
Пишу тебе после объяснения, мой друг. Мне предъявлено было твое письмо с добавлением, что это письмо от тебя. Я прочитал и не отрицал. Не смотря на ожидания, — никаких упреков, никаких сцен. Наоборот—столько выказано было благородства, участия и доброты — что я был сражен. Оказалось, что В[ера] И[устиновна] очень любит меня, чего я не подозревал. Она умоляла меня не бросать семьи, не губить всех. Мне было так страшно тяжело, так невыносимо, что я плакал. Теперь у меня туман в голове. Не знаю, переживу ли я тяжелую душевную драму — этот конфликт между долгом и чувством. Что делать? Мучительно тяжело50.
Неужели я могу приносить только одно горе окружающим
меня и себе самому!
Не могу сейчас соображать, не могу писать. Сообщаю тебе только факт и жду от тебя ответа по адресу до востребования М. С Пиши.
Твой.
9.5
5 авг. [1908 p., Чернігів.]
Дорогая моя, мне трудно собраться с мыслями, я так устал, так разбит и болен. Ты, вероятно, уже получила мои письма после случившегося. Я от тебя ничего до сих пор не имею и это меня еще больше мучит и беспокоит. А мне так нужно поговорить с тобой. Ведь в письме всего не скажешь.
Самое тяжелое — это то, что раньше, когда я рассуждал теоретически, оставить семью мне казалось делом, хотя и не легким, но возможным. Теперь же, на практике это оказалось настолько трудным, настолько серьезным, что у меня не хватает сил.
То, что я этим разбиваю свою жизнь — это не важно. Больше всего сердце мое болит за тебя и хотя ты всегда относилась недоверчиво к возможности новой жизни — все же катастрофа не легко дастся тебе.
Если бы ты знала, что со мной было: я едва не умер. Нет, правда, лучше мне было положить конец всему, чем влачить жалкую, разбитую жизнь с вечным сознанием, что ты портишь жизнь и другим. Голубка моя, как все это ужасно, больно, невыносимо. И к чему, и ради чего? Терпеть жизнь, являющуюся для тебя хулиганом, вечно наносящим бессмысленные, жестокие удары. Я разбит окончательно, полный упадок душевных и физических сил, какая-то прострация. Не могу описать тебе всех подробностей, всего, как было: мысль лежит в голове, как тяжелое полено, которое трудно свернуть с места. Болит голова, мозг, сердце — и везде пустота, ужасная, темная и зудящая, как больной зуб.
Получу ли, наконец, весточку от тебя? Что будет с нами? Ничего не знаю. Вообще я так сильно расстроен, что не способен рассуждать, двигаюсь как автомат, по ночам не сплю, но и не думаю. Горе сковало меня, придавило.
Если бы хоть скорее несколько слов от тебя. Но нет надежды. Пиши, что думаешь. Прошу тебя, будь покойнее, не волнуйся очень, если можешь. Целую тебя крепко.
Твой.
178.
7 августа. [190$ р., Чернігів.]
Дорогая моя. Сердце мое разрывалось от боли, когда я читал два твои письма (от 2 и 4 ав.). Ты советуешь не волно"
ваться, быть спокойным. Говоришь о возможности для меня счастья не с тобой. Разве здесь можно говорить о счастьи когда жизнь разбита, когда счастье возможно только с тобой. Вопрос только о выборе между личною жизнью и долгом. Никто не требует от меня жертвы, о ней говорит только что-то внутри меня. Если бы ты могла заглянуть в мое сердце, ты не решилась бы говорить о счастье моем без тебя, ты пожалела бы меня. Я, право, не знаю, смогу ли я жить вообще, настолько чувствую себя разбитым и обессиленным. Я ничего не решал, как я могу решить без тебя, я только сознаюсь перед тобой, так же откровенно, как и перед собой, что мне трудно, труднее, чем я думал, разбить семью и что я чувствую, как обязанности тянут меня в сторону жертвы, говорят принести в жертву личное счастье. Может быть, ты осудишь меня за то, что я до сих пор жил надеждами на иное и заразил этими надеждами и тебя. Но верь, что я всегда, как и теперь, был искренним. Как мне мучительно жалко тебя, дорогая, как меня жжет каждая твоя слеза. Ты хочешь не видеть меня больше. Разве так лучше? Разве мы не имеем ничего сказать друг другу? Я хотел бы увидеть тебя. Пишу и плачу. Я, никогда не плакавший. Тяжело. Жду от тебя писем. Не могу больше писать, чувствую себя невозможно плохо. Единственное желание— утешить тебя, моя голубка.
Ужаснее всего — что жертвы никто от меня не требует, кроме моей совести.
Целую тебя, гилубочка. Пиши. Твой.
179.
14. VIII [1908 р., Чершпв.]
Не знаю, получила ли ты, дорогая моя, мое письмо в ответ на твои письма (2) "до востребования"? Если не получила, вытребуй его. Последнее письмо чрез Зину получил-Так много хотелось бы сказать — и так мало можно сделать этого в письме. Не теряю надежды, что ты согласишься на свидание, если не теперь, то потом (теперь очень трудно мне) — тогда можно будет сказать все, чем мучился за это время мозг, чем болело сердце. Тебя интересует прежде всего вопрос, что я сказал В[ере] И[устиновне]. Я ей сказал, что решил жить (я думал умереть — так сильно хотелось) и пожертвовать своим счастьем для детей. Как мне трудно и больно сейчас писать это, если бы ты знала, если бы ты знала только. Живу я не только своим горем, а и твоим — и поэтому так тяжело.