Спектакль

Володимир Дрозд

Сторінка 4 з 41

Свидетель успеха — вот кто мне необходим. Чтобы он помнил меня мальчишкой в полотняных штанах, верхом на свинье — и видел, кем я стал теперь. И когда я встретил на Крещатике Василя Самуту (настоящего, не выдуманного — это его фамилией я наделил следователя в своем еще не написанном приключенческом романе), бросился к нему как к родному. Последний раз виделись мы лет двенадцать назад. Тогда тоже случайно встретились в центре Киева. Я — начинающий, неуверенный в себе писатель. Он — недавний выпускник института, но уже сотрудник министерства, женился, жаловался на безденежье: снимает комнатушку, строит кооперативную квартиру, родители, правда, помогают, но — трудно. Мы выпили по стакану сухого вина и разбежались. За двенадцать лет мало что изменилось в жизни Самуты. Ну, построил наконец кооперативную квартиру и поднялся на несколько ступенек по служебной лестнице, но все равно — обыкновенный чиновник. Детей стало трое, а зарплата не очень выросла. Все это читалось на его буднично-постном лице.

Я уверенно взял Самуту под руку и повел к своей машине. Заканчивался обеденный перерыв, и он отнекивался — в министерстве с дисциплиной строго, надо сидеть от звонка до звонка. Я небрежно кивнул: "Позвоню твоему министру, отпустит тебя на месяц, не то что на час". "Лишь бы не навсегда", — буркнул Самута, но перестал упираться, наверно, и вправду поверил, что мне ничего не стоит звякнуть министру.

И вот мы в лифте, уже входим в прихожую, где на стенах модерновые пейзажи модного когда-то киевского художника, который, перестав быть модным, перекочевал сюда из гостиной, уступив место более удачливому коллеге, моя Ксеня в этих делах разбирается отлично. Надеваем тапочки, и вот мы уже в средоточии благосостояния и изысканности — в моем кабинете. Самута ошарашенно останавливается, едва переступив порог: дворец, храм. Я включаю люстру, мол, хороша штука, и хмыкаю, вспомнив, как на выпускном вечере после седьмого класса хотелось мне иметь такую же, как у Самуты, черную, с блестящей молнией — вельветовую куртку и как жгла меня зависть к Самуте, единственному сыну колхозного кладовщика, когда я ежедневно топал пешком в Шептаки, в среднюю школу, по семь километров, а Самута обгонял меня на быстром, как птица, велосипеде… Вельветовую куртку я купил уже в Тереховке, со второй или третьей зарплаты, а велосипед так и не купил, потому что в те годы многое надо было покупать, от носков до пальто и шапки, я менял кожу, я вылезал из фуфайки.

Едва мой кабинет карнавально замерцал в широко распахнутых глазах потрясенного Самуты (так мне, по крайней мере, виделось), как раздался звонок в дверь.

— Ярослав Дмитриевич дома? — пророкотал мужской голос.

На пороге, бодро улыбаясь, появился Перевяз. Знакомство мы свели года три назад, вместе летали на Кубу, а в минувшем году неожиданно встретились во Флоренции и подружились. Чему-чему, а поддерживать полезные связи я научился: любой должностной человек рано или поздно на что-нибудь сгодится. Перевяз принес фотоснимки, которые нащелкал во Флоренции. Я достал из бара-холодильника бутылку настоящего "Чинзано". Смакуя вино, мы с Перевязом предались воспоминаниям, тасовали фамилии известных людей, как козырные карты. Флоренция, Рим, Ватикан — слетали с наших уст так же привычно, как Оболонь, Дарница и Левый берег с уст жителя киевских микрорайонов. Краем глаза я следил за Самутой. Он невозмутимо внимал нашей деликатесной болтовне, явно по-дилетантски глотал итальянское вино и вовсю дымил американской сигаретой, которой его угостил Перевяз. Я сидел сбоку в кресле-качалке и видел, как Самута под столом закрывает правой ногой дырку на левом носке. Наши гости обязательно переобувались в домашние тапочки. Ксеня строго следила за этим. Самута заметил мой взгляд и покраснел.

Вскоре они оба ушли. Самута поспешил на работу. Перевяза ждали в высоком учреждении. Впрочем, его всегда где-то ждали — он любил это подчеркнуть. В прихожей я вежливо подал Перевязу канадскую дубленку, а Самуте — его потертое осеннее пальтецо и кроличью шапку. Перевяз предложил подбросить Самуту к министерству. Тот отказался, привык, мол, на троллейбусе… Тоже мне — принцип интеллигента-голодранца.

Визитную карточку мою Самута взял, обещал позвонить, но до сих пор не звонил, хоть прошел уже год. Наверное, и не позвонит.

Но ведь и я не буду звонить первым.

Кто он такой?..

Глава остросюжетная

ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКИЙ РОМАН

Я следователь. Волей талантливого, известного, энергичного, темпераментного, прогрессивного, перспективного и т. д. Ярослава Петруни. Что ж, мне эта роль нравится. Отдаю должное прозорливости автора романа — он разглядел во мне то, что надежно спрятано от посторонних глаз за невзрачной фигурой служащего. Простого человека. Маленького человека. Грешен, люблю приключенческие романы. Правдами и неправдами подписываюсь на все приключенческие серии. С тех пор как я в Киеве, ни один детектив не упустил, все в моей библиотеке. Каждая книжка обернута в прозрачную пленку, тома выстроены на книжных полках, как экспонаты в музее. Я не терплю зачитанных, заеложенных детективов. Книги-однолюбы. Я прочел их как прожил, а разве жизнь индивидуума тиражируется?

Ну так вот, я — следователь. Начальство мое предупреждено. Я завтракаю, как завтракают все детективы, наскоро: ломтик колбасы, яйцо всмятку, растворимый кофе. Кладу в "дипломат" фотоаппарат и портативный магнитофон. Уже на лестнице вспомнил, что забыл гостинцы для стариков, ведь буду в Пакуле. Родители доживают век на окраине села над речушкой, что давно пересохла и лишь ранней весной, когда с полей бежит талая вода, бурлит, словно молодая. Понимаю, что этот всплеск сентиментализма не соответствует строгим канонам приключенческого жанра, но детские воспоминания, "щира украинская душа" и тому подобное — читатель мне простит. Возвращаюсь, для матери беру шоколадный набор, для отца — блок югославских сигарет, в виде тоненьких сигар, привез из заграничной командировки. Следователь, конечно, обязан ездить в заграничные командировки. И вот я уже в машине, уже выезжаю из Киева. Конечно, на "Волге". Служебной. Настоящий следователь должен иметь служебную "Волгу".

Хорошо, что в приключенческом романе не обязателен пейзаж. Если пейзажи и встречаются (преимущественно в детективах провинциальных авторов), я нетерпеливо листаю странички. Факты и действия. Действия и факты. Острый сюжет. Развитие фабулы. И, пожалуйста, как можно поменьше психологии. А в чьей душе копаться? Моя скромная особа мало интересует читателя. Да и нет в этой книге меня, настоящего. Есть следователь Василь Самута. Вынужден вживаться в новый образ. Меня, настоящего, Петруня недооценивает. За десяток лет, что мы не виделись, я кое-чего достиг в жизни. Преодолел несколько ступенек служебной лестницы. Выстроил четырехкомнатный кооператив, купил дачку в Русановских садах. Конечно, помогли родители — и мои, и жены. Судьба старается не обделить никого: одному талант, другому — состоятельных родителей. У каждого — своя стартовая площадка. И если во время нашей последней встречи я был в рваных носках, так это ни о чем не говорит, кроме того, что я уже несколько лет коплю на автомашину. Вот-вот подойдет очередь. Экономлю на всем, даже на носках. А что? Мне ведь не платят гонорары, как Петруне. Фундамент благополучия я кладу не спеша, зато — надежно. Я расту естественно, как дерево. А жизнь Петруни — фейерверк, сегодня — все, завтра — ничего, прах. Тише едешь — дальше будешь. Была когда-то такая игра. Детская. Ярослав тоже играл в нее. Но забыл. Я за ним все время слежу, даром что Петруня меня, мелкой букашки, не замечает. Конечно же обо мне в газетах не пишут, и в телевизоре лицо Василя Самуты не мелькает. Высоко взлетел Ярослав на крыльях своего таланта, однако поживем — увидим. Высоко летать — больно падать. Моего у меня никто не отнимет. Жизнь — это бег на длинную дистанцию, а не стометровка. Часто тот, кто блестяще стартует, к финишу приходит в полном изнеможении. Но — хватит болтать, меня, собственно, нет, есть следователь Василь Самута.

Волею талантливого, известного и т. д. Ярослава Петруни.

И вот уже я, следователь Василь Самута, подъезжаю к Пакулю. Справа от дороги — луга, торфяное болото, под лесом едва пробивается поросшая аиром речушка, название которой давно забылось, и все зовут ее Родником. Мы с Ярославом пересекали ее вброд мальчишками, когда ходили по грибы, вода была холодная, ноги сводило, а дно — вязкое. В радиоинтервью по поводу Дня защиты природы Петруня вещал: "Мне в Киеве недостает наших полесских дебрей и заросшей аиром речки…" "Недостает, так пусть возвращается в свои полесские дебри…" — сказал я жене. Верно, я немного завидую. Но — не будем обо мне. Это зона запретная. Я — следователь.

Итак, место действия — Пакуль. Как пишут в пьесах. На театральной афише, извещающей о премьере спектакля но пьесе Ярослава Петруни "Земные радости" во Мрине, написано: "Действие происходит в современном селе". Декорации. Правую сторону сцены я уже описал. Слева — никаких пейзажей, лишь поля, изрезанные оврагами, а меж ними проселок, до самого хуторка, где родился и вырос наш прославленный пакулец, широко известный во всем мире и за его пределами прозаик, публицист, драматург Ярослав Петруня. Снова ненужная ирония. Я свернул на проселок. Вот и кладбище. Кресты, как телеантенны. Может, там, под землей, тоже круглосуточно работают телевизоры?! Возле кладбища — антрацитовая "Волга" Ярослава Петруни. Знакомые номера. Попробовал бы я такие номера добыть. Если б и была машина. Петруня — умеет. А где не сумеет он, там поможет Ксеня. У дьявола из зубов вырвет. Не забывайся, Самута, ты — следователь, только следователь. На заднем сиденье — свежий номер журнала "Америка". Сиденья покрыты белым мехом. На переднем стекле резиновая куколка в бикини — амулет. Баранка — в замшевом чехле. Небрежно брошенная пачка американских сигарет, импортная зажигалка. Всем своим видом машина словно подчеркивает: мой владелец — не такой, как все, он — избранный, он — исключение.

На обочине — участковый милиционер. Его уже предупредили о моем приезде. Научно-техническая революция.

1 2 3 4 5 6 7